Левагина С. Взаимопроникновение этносов: профессиональный аспект / С. Левагина // Библиополе. – 2011. – № 5. – С. 12-14.
Россия вследствие особенностей своей истории имеет богатый опыт взаимопроникновения этносов. Мы говорим именно о взаимопроникновении, а не о взаиморастворении — в этом всё дело. Должна существовать некая дистанция, отстранённость — тогда возникает интерес, идёт взаимообогащение.
Не зря «неблагонадёжный» советский историк Вильям Похлёбкин ушёл в стихию мировой кулинарии — это то, что, оставаясь глубоко этнически индивидуальным, сводит людей воедино, даёт почувствовать человеческие связи, ощутить надёжную опору в любые времена.
Сосуществование этносов крепится на детях. Проживая в юные годы в Узбекистане («Ташкент — город хлебный» стал особенно многоэтничным после Гражданской и Великой Отечественной войн), а затем в Казахстане, где находилось огромное количество семей ссыльных (как с царских, так и особенно со сталинских времён), я наблюдала естественность приятия чужих обычаев ребятишками.
Ведь если ты в гостях у друга из другого этноса, то быт его семьи вызывает не отторжение, а интерес, ведь «другие» — родители твоего друга, его близкие. И так естественно существование, скажем, хлебосольства и открытости, общего стола для всех, кого привели родные или знакомые, — у казахов, и закрытости — у немцев с их домашними разговорами на немецком языке; жёсткого гендерного различия ингушей и католической веры поляков или наличие газет и книг на греческом языке в доме твоей одноклассницы-гречанки.
Ощущение несправедливости тех или иных обычаев (например, раннее замужество у узбеков) вызывает желание помочь и посочувствовать, а не чувство национального превосходства.
Через детей чужая культура становится близкой. Кстати, механизм восприятия чужого этноса при близком соприкосновении великолепно показан в романе уроженца мышкинского края Василия Смирнова «Открытие мира»: каждый человек в глазах мальчика Шурки, главного героя произведения, такой «этнос» — целый мир. И познание этого мира идёт через любовь: ведь все эти взрослые — чьи-то мамки и батьки. К сожалению, в огромном большинстве случаев такое «детское» восприятие «других» оказывается недоступным нашим современникам.
У нас о других этносах сведения — из мифов, потому что реальное соприкосновение теперь, правило, даёт только опыт разрушения, а не строительства, опыт отнятия продуктов труда. Опыт этот насчитывает многие десятилетия. Так, в послевоенное время студенты-геологи жили на практике в домах, принадлежавших сосланным кавказцам. И, например, моя мама удивлялась и возмущалась тем, что оставшиеся там пожилые женщины на неё «волком смотрят»: они нас ненавидят! Или вспомним эвакуацию литературной элиты в Ташкент во время Великой Отечественной войны — её заселяли в дома, из которых «куда-то» делись люди. Причём бедные люди — дома-то были плохонькие.
Существуют чьи-то воспоминания о том, как всю ночь скакали на лошадях сосланные калмыки, чтобы к утру добраться до какой- то станции, где имелось радио. Это был юбилейный день памяти Пушкина, который широко праздновала вся страна в 1937 г., и они скакали, чтобы услышать по радио чтение программного пушкинского «Памятника»: будут ли там слова ...И друг степей калмык? Нет, чтение кончалось:.. .И гордый внук славян, и финн, и ныне дикой / Тунгус... Значит, скакали зря — возвращения домой не будет...
Во все времена художественная литература помогает понять и почувствовать друг друга. Если обмен литературой и искусством мощный, то привести этносы в состояние нравственной войны сложно. Недавний пример — объявленная политиками нашим врагом Грузия. Она никак «врагом» не становится, потому что существует её накрепко связанная с Россией литература[1], её кино — достаточно вспомнить кинорежиссёра Георгия Данелия («Не горюй!», «Мимино», «Осенний марафон», «Паспорт», «Кин-дза-дза»).
Когда на психологическом занятии семинара «Возвращённая литература» в областной юношеской библиотеке имени А.А. Суркова, где присутствовали представители районных и городских библиотек области, обсуждался рассказ грузинского писателя Нодара Думбадзе «Собака», у одной из участниц невольно вырвалось: «Вот что надо читать руководителям, которые затевают войны!» При чтении хорошей книги исчезает «образ врага», как произошло у очень многих по отношению к «кровожадным» врагам-туркам, которые «режут христиан» после чтения романа Решада Нури Гюнтекина «Птичка певчая». Оказалось, турки — такие же люди.
Осознание культурного вклада одного этноса в другой борется с зашоренной националистической, идеологической враждой. Вспомним, как замечательно вошёл в нашу жизнь одесский (еврейский) юмор: Олеша, Катаев, Светлов, Райкин, Жванецкий, Бабель — все они плоть от плоти одесского юмора, с его умением ярко, вкусно посмеяться над собой. Это вошло в нашу жизнь, и прекрасно, что мы помним — откуда. Или анекдоты о Ходже Насреддине... Мы не становимся восточными людьми, когда слушаем их и рассказываем, но наш мир делается многоцветнее и ярче.
Только националистической, унифицированной «культурой» легко управлять, и потому недаром в своё время в штыки была принята официальными лицами книга казахского поэта Олжаса Сулейменова «Аз и Я», говорящая о давних культурных связях Руси и Поля, в том числе и на страницах «Слова о полку Игореве». А настоящая культура не боится сравнения с другими культурами, не боится подпасть под их влияние, оказаться «в тени». Наоборот, своя культура только оттеняется — ярко, контрастно выделяется на фоне других. Такое сближение не мешает — оно помогает, помогает строить не только дома — можно строить песни, человеческие отношения, экологическое пространство, музеи.
Сближает даже любовь к истории своего рода! Как тронул моё сердце промелькнувший в 2007 г. 26 января в 17 часов в «Вестях» по ТВ сюжет об Адаме Акатуевиче Сатуеве, старом чеченском милиционере.
Он в селении Урус-Мартан (то есть тамошнем ярославском Мартынове!), будучи его жителем, основал «Город Солнца», как у Кампанеллы, а на самом деле краеведческий музей — в деревенской усадьбе собраны вещи, бывшие в ходу 300 лет: весы, посуда, коренушки, орудия труда — наверное, те же, что и в нашем Мартынове, но как сразу стало интересно узнать — чем они отличаются? Музей, говорят, пользуется популярностью.
Но самое интересное — это смешение этносов в крови — так рождаются поэты. Державин (потомок татарского мурзы), шотландские корни Лермонтова и эфиопские Пушкина, Ахматова, Цветаева... В наше время — Юлий Ким, Виктор Цой, Булат Окуджава... И есть уникальная книга, которая рассказывает нам, как внутри человека, внутри личности происходит слияние языков и как в результате рождается поэт — это «Упразднённый театр»[2] Булата Окуджавы.
Отец Булата Окуджавы — грузин, мать — армянка, а воспитывала его в раннем детстве в Москве, в доме на Арбате, русская нянюшка. И потому герой книги, которого в романе зовут Отаром, «по самоощущению Иван Иваныч, в быту же по малолетству» звался просто Ванванчем.
«У пятилетнего Ванванча была няня Акулина Ивановна, откуда-то с Тамбовщины. Добрая, толстенькая, круглолицая, голубые глазки со слезой, множество скорбных морщинок в невероятном сочетании с добросердечием, с тихими медовыми интонациями: «Старик, Старик, малышечка моя... Да что же ты, малышечка, расшалилси?.. Ай не стыдно? Стыдно? Вот и славно, цветочек... А Боженька- то всё видит и думает: что ж это цветочек наш расшалилси?.. Во как...»[3] Звала она его «картошиной»: «Это странное прозвище выплеснулось у Акулины Ивановны после того, как она вдруг обнаружила, что его нос напоминает маленькую картофелину. «Махонька така картошина... Что за картошина така ? Кааартошинка... »[4]
Ванванч не знал ни грузинского, ни армянского языков, понимал в них только ласковые обращения, на которые не скупились любящие родственники, и слушал эту речь, как музыку, которая соединялась в нём из отдельных ручейков в мощный, животворящий поток. Вот два примера восприятия такой речи.
Армянская бабушка, сменившая Акулину Ивановну по идейным большевистским соображениям родителей Ванванча (няня водила мальчика в церковь, о чём он восторженно рассказал матери: «Мамочка, я видел Бога!»[5]), укладывает Ванванча спать. За стеной, с одной стороны, слышны голоса семейства беглецов из голодной деревни, с другой — семейства «бывших». Ванванч «наклоняется к трубе парового отопления так, что уши его направлены одновременно на восток и на запад, и в тишине начинает улавливать журчание слов с двух сторон, и они вливаются в него и сливаются, перемешиваются, и возникает диалог, и уже трудно не слышать, и он смотрит на бабусю, виновато улыбаясь.
— Вай, коранам ес[6], как слышно! — говорит она шёпотом. — Разве можно подслушивать чужие речи, когда они не для тебя? Ты не слушай, балик-джан[7], это стыдно. Ты делай свои дела, как будто ничего не слышно...
— Жоржетта говорит про тараканчика, — смеётся Ванванч»[8].
А вот рассказ о брате отца нашего героя, революционере-эмигранте Владимире Окуджаве, который на улицах Цюриха внезапно ощутил запах и вкус любимого домашнего блюда:
«Внезапно представляется ему кутаисский дом, вот так, ни с того ни с сего, почему-то, как удар, как наваждение. Все в сборе, и папа гладит его по головке и что-то такое бормочет, распространяя слабый запах имеретинского вина, а мама подаёт горячее чади и немного имеретинского сыра, нарезанного тонкими ломтиками. А рядом — тихий Миша и весёлый Саша, и затаённая Оля, и маленький Шалико. Чади переламывается с хрустом, из него вырывается пар и душный кукурузный аромат. Кусочек чади и ломтик сыра, а после глоток горячего чая... <...>
Почему мы, грузины, так страдаем в изгнании? А армяне, Володя? А евреи? А русские? Да, да, все страдают, несомненно, но мы особенно: армяне разбросаны по всему свету, не так ли? И русские, и евреи, а нас почти нету, мы не можем... Там — мама... У всех мамы, Володя. Да, да, несомненно, но и все-таки там — мама, вечно раздражающая своим тихим голосом, покорностью и безысходностью, но мама, ма-ма... Шен генацвале[9], мама! Как она все успевает: и эти чужие тряпки[10], и эти рты, и столько жалости... Мама! Дэда! Дэдико!..»[11]
Будущий поэт Ванванч невольно ищет какой-то символ, какую-то метафору, концентрирующую в себе это многоязычье любимых голосов, и находит! Он начинает собирать в свою маленькую копилку, сову малинового цвета, копеечки от родных, близких и друзей. Слушая их перезвон, мальчик как будто ощущает присутствие и голоса любимых людей: «Этот звон затихает не сразу, и он прослушивается едва-едва, словно бабуся и дедушка переговариваются домашним шёпотом на непонятном загадочном языке»[12]. Когда один из родственников пытается впихнуть в сову пригоршню монет и целую хрустящую рублевку, Ванванч отдергивает копилку: «Нет, — говорит он серьёзно, — нужна только одна монета, чтобы была твоя монетка, понимаешь?..» — «А знаешь, сколько можно мороженого купить на эти деньги? — спрашивает Вартан. — Бери, бери...» Ванванч выбирает копеечку, и она проскальзывает в отверстие и долго обиженно звенит там, устраиваясь среди прочих...»[13]
Лучше не скажешь о том, что в состоянии любви и доверия между людьми этносы не растворяются, не исчезают, потому что люди обретают в глазах друг друга особую ценность и оттого трепетно хранят индивидуальные и этнические различия.
Именно ради такого взаимопонимания ЮНЕСКО объявляла 2010 г. Международным годом сближения культур, цель которого состоит в том, «чтобы помочь распутать клубок недопонимания, являющийся следствием невежества, предрассудков и отчуждения, порождающих напряжённость, опасность, насилие и конфликты. Обмены и диалог между культурами — это наилучшее орудие построения мира. Главное стратегическое направление действий включает, в частности, повышение качества образования, изучение великих цивилизаций и культур»[14].
«Великие цивилизации» и, скажем, кацкий субэтнос вполне сопоставимы, ибо, как сказано в том же документе, их познание заложит «основу для нового культурного диалога, целью которого является создание структуры общечеловеческих ценностей»[15].
[1] Невольно вспоминается, как в 1959 г. классик грузинской литературы Галактион Табидзе покончил с собой, выбросившись из окна в больнице, чтобы не подписывать письмо, осуждающее Бориса Пастернака.
[2] Роман в 1994 г. удостоен международной премии Букера.
[3] Окуджава, Б.Ш. Упразднённый театр: семейная хроника: [роман]. Н. Новгород, 2000. С. 17.
[4] Там же, с. 19.
[5] Там же, с. 39.
[6] Горе мне! (арм.). Примечание Б.Ш. Окуджавы.
[7] Дорогой (арм.). Примечание Б.Ш. Окуджавы.
[8] Окуджава, Б.Ш. Упразднённый театр: семейная хроника: [роман]. Н. Новгород, 2000. С. 47.
[9] Моя дорогая (груз.). Примечание Б.Ш. Окуджавы.
[10] «Бабушка Лиза» Ванванча — прачка.
[11] Мама... мамочка (груз.). Примечание Б.Ш. Окуджавы
[12] Окуджава, Б.Ш. Упразднённый театр: семейная хроника: [роман]. Н. Новгород, 2000. С. 135.
[13] Там же, с. 138.
[14] Международный год сближения культур // Вестник Библиотечной Ассамблеи Евразии. 2010. № 2. С. 6.
[15] Там же.
Светлана Левагина, методист Областной юношеской библиотеки, г. Ярославль