Корф О. Кому светят звезды / О. Корф. // Библиополе. – 2008 .– № 3. – С. 38-43.
О Валентине Берестове и его поэзии.
Передо мной книга стихов Берестова «Определение счастья», выпущенная в 1987 г. издательством «Современник».
В дарственной надписи поэт называет себя «взрослым» автором. Эти неожиданные кавычки вроде бы поставлены, чтобы показать отсутствие больших претензий.
И вместе с тем автор словно пытается скрыть естественную гордость: вот, мол, издали серьезную взрослую книгу... Эта двойственность в таком цельном человеке, как Берестов, изумляла: сколько раз я ловила себя на том, что за его шутками пряталась важная и глубокая мысль, очень часто — истина, так же как за его иронией, лукавой усмешкой обнаруживалась безграничная доброта...
Конечно, Берестов представал перед нами, почитателями его творчества, и как взрослый поэт, как тонкий лирик и философ, но лучик детского взгляда пронизывал и эти стихи. Постепенно читателям нескольких поколений стало ясно, что детские стихи поэта следовали за ними всю жизнь, кочевали из одного возраста в другой. И обнаруживались в них все новые глубины. Не только читатели вырастали вместе со стихами, но и стихи «вырастали» вместе с читателями. Детские стихи Берестова постепенно становились стихами для взрослых — не случайно многие из них вошли в книгу «Определение счастья». Обычно бывает наоборот: стихи, написанные для взрослых, со временем делаются достоянием детской литературы.
Феномен Берестова заключается в обратном движении: взрослые вновь начинают понимать детские стихи, словно возвращаются к тому важному, что они поняли давным-давно, но за позднейшими наслоениями успели позабыть. Как будто ты бежишь по эскалатору против движения: карабкаешься по ступенькам вверх, а лестница едет вниз, и ты неизбежно возвращаешься в детство. Вот одно из стихотворений из взрослой книги:
Нет, руки зимой не у тех горячей,
Кто клал их в карман или грел у печей,
А только у тех,
А только у тех,
Кто крепко сжимал обжигающий
снег,
И крепости строил на снежной
горе,
И снежную бабу лепил во дворе.
Стихи, написанные для детей, должны быть им понятны», — произнес однажды С. В. Михалков, критически разбирая книгу одного молодого поэта. По этому признаку приведенные стихи Берестова, конечно, детские. Но и дети улавливают в них более глубокий, философский смысл, воспринимают их парадоксальность, а мы, взрослые, вновь ощущаем горячий снег детства. Берестов упорно учит взрослых радоваться и удивляться по-детски. И когда нам уже недоступен детский восторг; он напоминает:
Не идется и не едется,
Потому что гололедица,
Но зато
Отлично падается!
Почему ж никто
Не радуется?!
Стихи «Петушки распетушились...», напечатанные в детской книжке еще в советское время, взбудоражили политиков и порадовали военных, а подтекст, уловленный взрослыми, удивил иностранцев: как это в вашей несвободной стране появляются такие острые стихи?!
Очень часто стихи Берестова настолько подходят к случаю, что сами приходят на ум: например, когда я что-то не могу найти, тупо твержу «Искалочку» («Если где-то нет кого-то...»), призывая на помощь домовых и барабашек... А какое замечательно тонкое, насмешливое и вечно актуальное стихотворение «Заяц-барабанщик»:
Зауши зайца
несут к барабану.
Заяц ворчит:
— Барабанить не стану!
нет настроения,
нет обстановки,
Нет подготовки,
Не вижу морковки.
И уже в течение многих лет в конце зимы, торжественно, как гимн, радостно повторяю простые строчки, написанные для детей и про всех нас:
О чем поют воробушки в последний день зимы?
— Мы выжили!
— Мы дожили!
— Мы живы! Живы мы!
Берестов умел писать для малышей, используя богатство фольклора, но зачастую его песенки и потешки тоже имеют двойной адресат. «Заиньки» — это и изящная колыбельная, и напоминание нам, взрослым, о том, насколько дети хрупкие создания и как бережно надо к ним относиться:
Маленькие заиньки
Захотели баиньки.
Захотели баиньки,
потому что маленьки.
Он писал для самых талантливых — для младших школьников, преподавая им уроки сердечной зоркости. Совсем на первый взгляд недетское стихотворение «Урок листопада» включалось и в детские сборники, и дети понимали, как «работали» в нем противопоставления и параллели:
«А дальше, ребята, урок листопада.
Поэтому в класс возвращаться не надо.
Звонок зазвенит — одевайтесь
скорей
И ждите меня возле школьных
дверей».
И парами, парами следом
за нею,
За милой учительницею своею,
Торжественно мы покидаем село.
А в лужи с лужаек листвы намело.
«Смотрите! На елочках темных
в подлеске
Кленовые листья горят,
как подвески, нагнитесь за самым красивым
листом,
В прожилках малиновых
на золотом.
Запомните все, как земля засыпает.
Как ветер листвою ее засыпает».
А в роще кленовой светлей
и светлей —
Все новые листья слетают
с ветвей.
Играем и носимся под листопадом
С печальной, задумчивой женщиной рядом.
Особенно замечательно он писал для самой малочисленной части любителей поэзии — для подростков. Писал о том, что занимало его, талантливого, как и все дети, но пытающегося и умеющего выразить свои чувства словами. Эти стихи — о таинстве душевного взросления, о любви... Первой и главной была любовь к родителям. Мама и отец — герои многих пронзительных стихов, часто — грустных, потому что открытия, которые он делал, были запоздалыми: «Любили тебя без особых причин за то, что ты — внук, за то, что ты — сын...»; «Что такое любовь в этом мире, знаю я, да не скоро пойму...»
Однажды Маршак определил внутренний возраст своего молодого друга как подростковый. Отсюда и «двойственность» мировосприятия его лирического героя, в котором соединяются дерзкое стремление и смятение, самоуверенность и робость, ответственность за других и сверхпристальное внимание к себе, безудержная радость и непонятая пока что грусть... Но главным качеством подростка оставалось желание размышлять и постигать — как писал Берестов о трилогии Толстого: «Ключевое слово в главе “Отрочество” — “мысль”».
Он обладал еще одним бесценным юношеским качеством: растворяться в людях, которых любил, и «растворять» их в себе, перенимая их опыт, разделяя их чувства и отдавая им свои. Особая глава в его любовной лирике — стихи, посвященные жене, Татьяне Ивановне Александровой, с которой связаны годы творческого взлета...
Читаешь его взрослые стихи и живо представляешь себе тех, кого он боготворил. Не раз слышала, как стихотворение «Парадокс Чуковского» Берестов читал голосом своего героя:
«Писать вы стали мелко, поспешно.
Ловко, вяло.
Поделка
За поделкой,
Безделка
За безделкой, к чему крутиться белкой?
Вам, видно, платят мало? не вижу в этом смысла,
— вздохнул Чуковский. —
Хватит,
пишите бескорыстно
— За это больше платят!»
Он вообще замечательно изображал разных людей! Очень талантливо, точно и беззлобно «показывал» «красного графа» Алексея Толстого, с молодых лет классика Сергея Михалкова, знаменитого литературоведа Ираклия Андроникова, своих литературных учителей Чуковского и Маршака и многих других. Это было очень смешно, остро и сделано с такой симпатией, что, естественно, никто никогда не обижался.
Лукавая его улыбка и взгляд, прячущий хитринку за толстыми стеклами очков, никого обмануть не мог: кроме доброты и теплоты сердечной, ничего они не таили. Внимание ко всему новому, талантливому и неординарному, профессиональная чуткость, унаследованная от предыдущего поколения детских классиков, умение восхищаться чужими находками выделяли Берестова среди собратьев-писателей.
Г детьми он общался гениально. \ После его рассказа о создании «Детского Даля» слушатели вырастали на глазах, спрашивали и рассуждали о таких вещах, о которых и задумались-то впервые, и видно было, что интеллект их проснулся. Он был Учителем по предназначению, щедро делился тем, что знал и умел, причем де-лал это с юмором, с улыбкой, придавая общению легкость, превращая его в благородное, «классическое» веселье... А каким же еще мог быть человек с такой датой рождения?!
Валентин Дмитриевич Берестов родился 1 апреля 1928 года в г. Мещовске Калужской области. Его отец, Дмитрий Матвеевич, был учителем истории. Именно он научил маленького Валю читать. Также, как учили почти всех детей в советское время: по газетным заголовкам. «Специально отвлекаться отец не хотел, но с удовольствием показывал буквы», — вспоминал Берестов. Нас учили читать по «Правде»...
Такой вот парадокс: в мире, где много лжи, слово, напечатанное огромными буквами характерным шрифтом, который невозможно перепутать ни с каким другим, слово, ежедневно попадавшееся на глаза, производило магическое действие — отпечатывалось в сознании как незыблемый жизненный ориентир. Поступать по правде для Берестова было естественно, это было то же самое, что просто жить.
Много позже он напишет строки, в которых воплощена одна из его «формул жизни», одинаково понятная и детям, и взрослым:
Не бойся сказок. Бойся лжи.
А сказка? Сказка не обманет.
Ребенку сказку расскажи — на свете правды больше станет.
Чрезвычайно важным событием в своей жизни считал Валентин Дмитриевич тот момент, когда в четыре года он начал читать самостоятельно. Мы с вами знаем, как восторженно он оценивал эту потрясающую человеческую способность: знаменитая его «Читалочка» («Как хорошо уметь читать!») — гимн новой, неведомой ранее свободе в открытии мира. И он стал с упоением путешествовать по этому волшебному миру, бесконечному, как Вселенная.
Он часто рассказывал, как в детском саду мечтал добраться до подшивки журнала «Мурзилка», заброшенной на верхнюю полку книжного шкафа. Хотелось сказок и стихов, но детям их не читали, забивая головы политграмотой. Но позже, в библиотеке, он нашел настоящие сокровища. Читал много, самозабвенно.
Любимой книгой была книга про Гекльберри Финна. А еще он рассказывал мне о том, как любил читать энциклопедии, а потом приспособил эти толстые книги для того, чтобы засушивать между страницами цветы для гербария. За оставшиеся на страницах цветные пятна папа его не ругал, потому что одобрял это занятие — собирание гербария. Взрослое воспоминание об этом — стихотворение «Гербарий»:
С удивленьем гляжу
на гербарий:
Медуница с иваном-да-марьей,
лук гусиный с мышиным
горохом, Мать-и-мачеха с чертополохом,
грустный ландыш с веселою кашкой
И фиалка с высокой ромашкой
На одной расцветали опушке,
И не знали они друг о дружке!
Много лет назад я читала эти стихи детям (маленьким детям — второклассникам), и они, разглядывая картинку, обнаружили несоответствие: рядом были нарисованы цветы ландыша и ягоды земляники. Дети заметили, что в одно время их невозможно встретить на лесной поляне. Но тут же нашелся мальчик, который, видимо, под впечатлением от стихов Берестова, заявил, что встреча эта может быть: раз цветы, вырастающие на одной опушке в разное время, могут встретиться в гербарии, значит, есть еще какое-нибудь такое же место. И на мой вопрос, какое же это место, он неуверенно ответил: «Ну, в стихах, например, или как раз на картинке...» Так, продираясь сквозь сложнейшую для детского понимания категорию времени, дети пытались проникнуть в суть поэтического видения поэта, который каждый раз открывал им неожиданное в привычных вещах, менял угол зрения, чтобы показать новый смысл. Может быть, впервые они поняли, что поэзия, воображение способны победить неумолимость времени...
Подросток Берестов хорошо знал русскую и зарубежную классику, сам уже вовсю сочинял. А в 1942 г., когда 14-летний Валя оказался в эвакуации в Ташкенте, произошла счастливая встреча, которая и определила его судьбу: он познакомился и подружился с Корнеем Чуковским. Корней Иванович должен был выступать в читальном зале Ташкентского дворца пионеров, где Валя Берестов проводил почти все время.
Его двоюродный брат, восьмиклассник Коля Похиалайнен, который был также первым редактором стихов начинающего поэта, взял с него слово, что тот покажет свои сочинения Чуковскому. Для Вали это было равносильно подвигу, и, если бы не данное слово, он, наверное, не смог бы преодолеть собственную робость.
Валентин Дмитриевич вспоминает: «За четыре месяца 1942 года я из мальчишки превратился по виду в маленького старика и был занят только чтением и стихотворством. Так и не пойму, спасало ли меня тогда стихотворство или, наоборот, высасывало из меня последние силы. Никогда потом я не предавался сочинительству с таким упоением и никогда так сильно не мечтал о славе, о власти над человеческими душами, считая себя избранником, будущим Лермонтовым, чьи отроческие сочинения изо дня в день перечитывал и, поглядывая на даты, ревниво сравнивал со своими. “А вдруг это не так?” — вот чего я больше всего боялся, собираясь на встречу с Чуковским».
Но было кое-что, более важное, чем стихи. Об этом Берестов рассказывает дальше:
«На днях в очереди со мной случился голодный обморок. Не сообразив, в чем дело, я решил, что слепну. Мир расслоился на розовое и голубое и померк. Но вот я почувствовал, как на голову льется вода, как мне в рот суют клубничину, как из тьмы проступают лица незнакомых людей, которым я почему-то нужен, и этот миг возвращения на свет показался мне едва ли не самым счастливым в жизни».
Все это увидел своим чутким сердцем Чуковский и предпринял решительные действия. Он попал на прием к первому секретарю ЦК компартии Узбекистана Усману Юсупову, который, выслушав Чуковского, отчеканил: «Обуть его! Одеть его! Накормить его! Лечить его!» Потом были санаторий и больница. Чуковский писал позже: «...мне посчастливилось при содействии Алексея Толстого несколько облегчить жизнь даровитого подростка...» Вывод же из рассказа Берестова таков: «...а жизнь мне Корней Иванович не просто “несколько облегчил”, но и спас».
И еще Чуковский отметил в своих воспоминаниях твердость, почти упрямство того щуплого мальчика, который, отдавая мэтру свои стихи, заявил, что если они Чуковскому понравятся, то он станет писать дальше, а если не понравятся, то все равно будет писать... Сам Берестов об этих словах начисто забыл.
Анна Ахматова, с которой Валя также познакомился в Ташкенте, одобряла его короткие иронические стихи. Их он не переставал писать всю жизнь. Потом они составили цикл «Веселые науки». О нем поэт говорил: «Некоторые мои детские стихи стали веселыми науками: например, стихотворение
про репей стало наукой ботаникой... Растение создает семена и хочет, чтобы они распространились по всему свету... Репейник создан не для того, чтобы портить нам настроение и чтоб мы тратили время, отдирая его с одежды... Мы для них сеялки живые...»
Я воспроизвожу живую речь Валентина Дмитриевича, которая сохранилась на диктофонной записи. Мы сидели в закутке при стенде «Черной курицы» на первой книжной ярмарке (в 1990-е годы они проводились в спорткомплексе «Динамо» на улице Лавочкина), и Берестов давал мне интервью для какого-то печатного органа. Когда же он стал читать свои «науки», собралась толпа. И, как всегда бывало, когда Берестов читал стихи, я увидела на лицах окружающих искреннюю детскую радость. Вот эта «Ботаника»:
Под забором у края степей
Сладко спал одинокий репей,
Спал и видел прекрасные сны,
Как он вцепится в чьи-то штаны,
В волчий хвост или в заячью грудь
И в далекий отправится путь.
А вот «Бактериология»:
Незаметные бациллы
Нас доводят до могилы,
И ничтожнейший микроб
Загоняет прямо в гроб.
А скелет с косою длинной –
Образ грозный, но невинный.
Прочитав это, Берестов добавил: «Смерть изображают с косой — это ошибка человеческая, которую исправил только я». А это сложная штука — «Диалектика»:
Кто поезда на полустанке ждет,
Глядит назад, мечтой летя вперед.
Да, все до одного туда глядят,
Хоть никому не хочется назад.
«Энтомологию» он сочинил в школе, где выступал. Дело было в школьной столовой. Ребята попросили его сочинить про таракана. Получилось коротко и гениально:
Таракан боится света, но его спасает это.
А это — про всякое инакомыслие, не случайно стихи называются «Психиатрия»:
Кто мыслит не от сих до сих,
Тот псих.
В этом жанре у Берестова немало подлинных шедевров. Еще один:
«Делопроизводство»
«Дана Козявке по заявке справка в том, что она действительно
Козявка
И за Козла не может отвечать».
Число и месяц, подпись и печать.
На заре нашей демократии журнал «Горизонт» открывался эпиграфом из Берестова:
Мы думать не думали, что бизнесмены
Будут шагать коммунистам на смену.
А первая строчка из другой веселой науки — «Возрастной психологии» — дала название телепередаче, сделанной недавно телеканалом «Культура» к юбилею поэта, — «Быть взрослым очень просто», что очень меня рассмешило. Потому что целиком стихи звучат так:
Быть взрослым очень просто:
Ругайся, пей, кури,
А кто поменьше ростом, Тех за уши дери!
Взрослые создатели передачи сразу, с названия, применили излюбленный прием поэта. Он в воспитательных целях (для лучшего понимания и восприятия) использовал иронический перевертыш.
Поэзия Берестова — это поэзия мысли, но не холодной рассудочности. Мысль всегда соединяется с тем сердечным жаром, который питает и открытия поэтов, и открытия ученых. Его любовь к парадоксам приводила порой к читательскому недопониманию, но это и было стимулом к размышлению. Вот типично «берестовское» стихотворение — «Снегопад»:
День настал.
И вдруг стемнело.
Свет зажгли. Глядим в окно. Снег ложится белый-белый. Отчего же так темно?
Не только в иронической поэзии Берестова проявляется его тяга к афористичности. В стихотворении «Снежная горка» выведена формула, чрезвычайно значимая для всех, особенно для подростков. Если они услышат ее и задумаются, то поймут, что жизнь (устами Берестова) открывает им один из своих важнейших законов:
Значит, каждый, пусть в детскую пору,
За мгновенье полета готов,
Задыхаясь, карабкаться в гору,
Не жалея ни сил, ни трудов.
Значит, можно не раз от подножия
Подниматься с привычною ношею.
Значит, крыльями станет потом
То, что кажется нынче крестом.
Еще одна естественная, органическая черта поэта — почти обязательное наличие подтекста. Берестов часто вспоминал, как в свое время Татьяна Александрова безжалостно изгоняла подтекст из его детских стихов. Теоретически она была совершенно права, но на практике оказалось, что дети (проверяла десятки, если не сотни раз) чувствуют, что за сказанным стоит нечто большее, и способны проникнуть и во второй, и в третий слой.
Пишу об этом и понимаю, что ломлюсь в открытую дверь. Ведь за то и люблю стихи Берестова, что они многослойны, что образы в них глубоки и объемны. По профессии Берестов был археологом, что проявилось во всем его творчестве: открывать все новые пласты смысла, глубины слова стало его призванием. А про подтекст он сам все объяснил в стихотворении с одноименным названием:
В моих стихах подвоха
не найдешь.
Подспудно умным и подспудно смелым
Быть не могу, под правдой прятать ложь,
под ложью правду — непосильным делом
Считаю я. Пишу я что хочу,
О чем хочу, о том и промолчу.
Ну а подтекст, в отличье от подвоха,
Стихам дает не автор, а эпоха.
Обладала подтекстом и первая детская книжка Берестова, которая появилась в эпоху «оттепели». До этого он успел издать книгу взрослой лирики «Отплытие» (1957). Тираж ее был небольшим, потому и явления нового поэта никто особенно не заметил. В то же примерно время он написал стихотворение «Про машину», которое (с подачи Сергея Баруздина) было отнесено в Детгиз и тут же издано тиражом более миллиона экземпляров. Тоненькая книжка с иллюстрациями великого Конашевича сделала автора знаменитым. Кстати, задумывались стихи как басня для взрослых, да еще и с политическим смыслом. Но гениальные первые строки: «Вот девочка Марина, а вот ее машина...», — видимо, увели поэта в другую сторону. Но все равно получилось универсальное стихотворение — и для детей, и для взрослых, с типичными для автора афоризмами и ясными жизненными установками. Так начался долгий путь любимого детского поэта.
«Любимец детских муз» — так назывался почетный диплом, который был предназначен Валентину Дмитриевичу Берестову как лауреату «Букашки» — премии, учрежденной в свое время в Библиотеке иностранной литературы. Придумала и нарисовала этот диплом Татьяна Рик, но своевременно вручить его любимому писателю не удалось: Берестов не смог прийти на торжественный вечер. Только через несколько лет я передала этот диплом в Фонд Берестова.
Мне кажется, это емкое, глубокое, «пушкинское» словосочетание очень точно отражает местоположение поэта на литературной карте современности. Корней Чуковский не раз говорил, как обидно ему числиться по ведомству детской литературы, протестовал против приклеившегося к нему ярлыка «детский писатель».
Берестов так же ярко проявил себя не только в детских стихах. Поэт, прозаик, переводчик, критик, литературовед, мемуарист — далеко не полный перечень литературных «профессий» Берестова. И он тоже выказывал обиду, когда «суживали» поле его деятельности. Однако правда и то, что прославили его, как и Чуковского, и Маршака, и Заходера, именно произведения для детей, которые создавались, я уверена, с полным пониманием того, что эта миссия чрезвычайно важна и почетна.
Как-то Берестов заметил, что никогда не писал стихов «вообще», но всегда писал для конкретного ребенка. Читая его стихи, каждый из нас, взрослых людей разного возраста, может ощутить себя этим самым ребенком.