Поспеловский Ю. "Моего спасителя звали Степаном..." / Ю. Поспеловский // Берег. - 2000. - 7 апреля. - С. 12.
ЛЕТО 1942-го... Налеты вражеской авиации усиливаются с каждым днем. Чаще бомбежки случаются поздно вечером. Небо над Воронежем озаряется лучами мощных прожекторов, десятками огненных нитей от трассирующих пуль. Мы с двоюродным братом Димкой стоим у окна в коридоре дома и с любопытством, задрав головы, следим за огненной свистопляской в ночном небе. В это время в комнате наши матери при каждом новом взрыве, стоя на коленях, осеняют себя крестным знамением и лезут под кровати. Я и брат не можем удержаться при виде этой картины от душащего нас смеха...Ежевечерне грозным гулом наполняют воронежское небо фашистские бомбовозы. Фугасы рвутся в разных районах города, сотнями сыплются зажигалки, однако мы не видим ни одного сбитого в эти часы немецкого стервятника. Чувствуя свою безнаказанность, фашистские летчики нещадно бомбят Воронеж и целехонькими возвращаются на свои аэродромы.
...Прошел год, как началась война. Немцы стоят у стен нашего горда. Многие его улицы охвачены пламенем пожарищ. «Юнкерсы» летят на небольшой высоте и затем, пикируя, сбрасывают свой смертононый груз на заранее намеченные цели. Горят продовольственные склады неподалеку от Курского вокзала, превращены в груду развалин старинные здания на Плехановской улице и проспекте Революции. Ожесточенной бомбежке подвергся авиазавод на левобережной стороне города. Едкий дым заволакивает почти каждую улицу. Один за другим гремят взрывы совсем рядом. Кажется, сама земля гудит и стонет, раскалывается на части. И хотя нет специального распоряжения властей об эвакуации населения, на «семейном совете» старшие решают: надо как можно скорее уходить из города.
- А куда идти?
- Пойдемте в Ступино – предлагает тетка Шура, мать Димки. – В этом селе, недалеко от Рамони, живут мои родственники по мужу, дирек- тором средней школы там до недавних пор работал его брат Михаил Тихонович Егоров. Надеюсь, тамошние родственники нас примут. Переживем в Ступино бомбежки неделю-другую, тогда и возвратимся.
РАНО утром 5 июля мы уходим из Воронежа. Нас четверо: я, брат Дима и наши матери. По Чернавскому мосту и Придачинской дамбе в сторону Репного, Бабякова с рюкзаками, мешками, чемоданами идут сотни, тысячи беженцев, у каждого из нас тоже за плечами небольшие котомки. Часа через три выходим к железной дороге у Сосновки, несколько минут отдыхаем под высокой и прямой, как мачта, сосной. Мать берет мою котомку и удивленно спрашивает:
- Что это, Юрка, она у тебя такая тяжелая? И чего это ты туда положил?
- Тебе это только так кажется, мам, что она тяжелая. А на самом деле она легкая...
- Нет, нет, давай-ка посмотрим, что ты там запрятал?..
И развязав мешочек, она провор- но достает из него бумажный сверток.
- Боже мой! - развернув бумагу, восклицает она. - Посмотрите-ка, да тут у него коллекция осколков... Юрка! Ну и дурачок же ты у меня.
Я судорожно выхватываю из ее рук сверток, прижимаю его к груди. Тут есть и осколок от зенитного снаряда, ударивший сначала по ветке яблони у нас в саду, а затем вонзившийся в землю в двух метрах от меня: я чуть было не обжег пальцы, вытаскивая его. Мать неумолима:
- Прекрати хныкать, ты уже не маленький. И не смей поднимать свою коллекцию, осколкособиратель...
Мы идем все дальше и дальше и к вечеру приходим в Тресвятское. Армада фашистских самолетов ровным строем идет к Графской и через несколько минут обрушивает станцию. Беспрерывный гул и грохот оглашают все вокруг. Переночевав в какой-то гостеприимной хате, ранним утром мы продолжаем наш путь. Теперь уходим от железной дороги налево, в лес, и почти у каждого встречного спрашиваем дорогу на Бор - Ступино от него совсем близко. Идем лесной дорогой среди дубрав, белоствольных берез и стройных сосен и время от времени прячемся под кронами деревьев. Самолеты с крестами на крыльях и свастикой на хвостах пролетают совсем низко. Порою мы видим даже в кабине пилота и нам кажется, что он ухмыляется, нагло высматривая в лесу подходящую цель. И действительно, вскоре он находит: в каком-нибудь километре слышится прон-зительный свист бомбы, после чего гремят несколько взрывов. Мы выходим на широкую лесную просеку и видим на дороге убитых лошадей, перевернутые вверх колесами зеленые воинские повозки, разбросанные ящики и мешки. Нашел- таки фашистский гад военный обоз, отвел душу... Бойцы переворачивают и ставят на колеса повозки, помогают взобраться на них раненым, впрягают уцелевших коней, собирают и укладывают поклажу. К вечеру мы выходим к Ступино - большому селу Рамонского района, километров на пять протянувшемуся вдоль реки Воронеж. Нас встречают родственники тети Шуры, угощают хлебом и молоком. Во дворе у колодца умываются, отряхиваются от пыли красноармейцы. С горечью узнаем от них, что сегодня утром немцы вошли в Воронеж и заняли его правобережье. Наши части продолжают сражаться с фашистами в районах СХИ и парка культуры и отдыха. Позже, мы узнали также, что форсировав Дон, немецкие танки обошли Воронеж с южной стороны и, выйдя в район Шиловского леса, по Чижовским взгорьям спустились к реке возле Вогрэсовского моста. Однако здесь они встретили мощный заградительный артиллерийский огонь. Из зенитных орудий его вели с левого берега женские артилле- рийские расчеты, состоящие главным образом из девушек восемнадцати-двадцати лет. Фашистские танки отступили, скрывшись в грудах развалин приречной улицы Софьи Перовской. Беспокоимся о судьбе отца и его старшей сестры тетки Кали. Они ос- тались дома, в Воронеже. Что с ними? Где они? Ведь, уходя от родных, никто из нас не предполагал даже, что они могут оказаться в оккупации. Предупреждений о грозящей опасности для населения не было. В Воронеже остались тысячи людей, совсем не думавших о том, что они могут оказаться невольными пленниками немцев. Так что же с отцом, тетей - неужели и они делят эту трагическую судьбу? Отец, агроном по профессии, всю жизнь посвятил земле. Когда пришел в военкомат с просьбой послать его на фронт, ему сказали: «Вы нужны в тылу, в ряду тех, кто растит хлеб, кормит армию...» Буквально за две недели до того, как нам четве- рым уйти из Воронежа, отец перенес тяжелейшую операцию. Профессор Соколовский в условиях фронтового города, когда в областную больницу почти каждый час поступали десятки раненых бойцов и мирных жителей, а сам он ходил по па- латам в халате с кровавыми пятнами, спас отца от прободной язвы желудка. Прободение было настолько сильным и неожиданным, что через час-другой отец наверняка бы умер. Хирург Соколовский стал его ангелом-спасителем. Областная больница оказалась переполненной, мест крайне не хватало, и уже через пять дней после операции отца перевезли домой. Уйти самостоятельно из города он, конечно же, не мог, автомашину для него, как ни старались, было найти невозможно, и тетя Каля осталась вдвоем с братом в доме... В ВЕЧЕРНИЕ часы, когда в Ступино совсем стемнеет, юго-западная часть горизонта за селом озаряется ровным белесым светом. Там, в пятидесяти километрах, все еще горит наш Воронеж, разрушенный и сожженный немцами. Они же хозяйничают совсем недалеко на западе от Ступино, где-то в районе поймы Дона. Однако За- донское шоссе прочно удерживают наши войска. Из села хорошо видно, как немцы сбрасывают над шоссе «люстры» - долго горящие осветительные фонари на парашютах. Беспокойство за отца и тетю растет. И нет предела нашей радости, когда дня че- рез три утром нас будит громкий стук в окно: уставшие, запыленные, на пороге стоят родные люди. Отец бледный, без кровин- ки в лице. Он морщится от боли в животе и сразу ложится на диван. Тетка Каля рассказывает, что в последние дни город напоминал кромешный ад - все вокруг горело и трещало, бомбежки, артобстрелы не прекращались ни на час. Ушли буквально за минуты перед тем, как немцам войти в город. Она везла отца на какой-то тачке. Только миновали Чернавский мост, как сле- дом за ними его взорвали наши саперы. Шли очень медленно, ночевали на трех лесных кордонах. Потом, на счастье, подвернулась попутная подвода....По прифронтовому Ступино нескончаемым потоком идут и идут к Воронежу красноармейцы с винтовками и автоматами за плечами, движутся обозы со снаряжением. Где- то в стороне от Задонского шоссе время от време- ни слышатся гулкие раскаты. А ступинское небо – почти непрерывная арена сражений. То тут, то там под облаками завязываются воздушные бои. Вот два «мессера» атакуют один наш «Як». Он взмывает в поднебесье, оттуда камнем падает к земле и строчит, строчит из пулемета... Ура! Один «мессер» задымил! Он спускается с черным шлейфом к самому селу, планирует над крышами и огненным смерчем проносится по ржаному полю. Через несколько секунд гремит взрыв. Ступинские ребята с криками «Ур- ра!» бегут к дымному костру. Вместе с ними бегу и я. Горит рожь. Пацаны сбивают пламя рубахами. Я тушу горячие колосья с помощью курточки. Обжигаю ладони. Но хлеб спасен, пожар потушен! Теперь мы подходим к обломкам «мессера». В трех-четырех метрах от груды спекшегося, обгорелого металла ничком лежит летчик. Переворачиваем его. Он неподвижен. Застекленели его открытые светлые глаза. Пилотский костюм тлеет, рассеивая вокруг тошнотворное зловоние. Видимо, немец был еще жив, покидая самолет. Его сразил взрыв разорвавшегося бензобака. Увы, воздушные бои часто закан- чивались не в нашу пользу. В воздухе все еще господствовали фашистские самолеты. Наш «Як» был сбит над Ступино, а по летчику, спускавшемуся на парашюте в соседние Пчельники, открыли огонь свои же бойцы... Второй сбитый самолет упал в парке Рамонской селекцион ной станции, третий - на Черном плесе реки Усманки. Возвращаюсь домой без курточки - она во многих местах прогорела, я ее бросил. Зачем она теперь нужна? Мать тотчас же набрасывается на меня:
- Ты смотри, на кого похож! Где ты был? Где твоя куртка?
Она подводит меня к зеркалу, и я вижу, что лицо и шея густо измазаны копотью. Руки в краснеющих ожогах. Рассказываю матери всю правду. Она смягчается, тяжело вздыхает, заставляет меня умыться, мажет руки какой-то мазью, прикладывает подорожник.
- Что же мы будем делать без курточки, герой? - говорит она. - Во что я теперь тебя одену?
Но и эта проблема вскоре решается. Родственники дарят мне какой-то поношенный пиджачишко. И хотя он явно не с моего плеча, мать берется его перешить. Отец поправляется очень медленно. Все еще чувствует острые боли, ест плохо и мало. В основном пьет молоко. Другого ему почти ничего нельзя.
- Папа, а рыбки тебе можно? – спрашиваю я, и меня озаряет внезапная мысль.
- Рыбки можно было бы, - отвечает отец. - Но прошу тебя - к реке не ходи, там опасно.
«Но почему же мне «опасно», - думаю я, - а соседским Сереге и Веньке не «опасно»? Они чуть ли не каждый день сидят с удочками на быстричке. На другое утро сидим уже втроем на речном берегу. Клев не ахти какой, но все же десятка два пескарей и плотвичек каждый из нас поймал. «Вот отцу-то будет радость!» - счастливо улыбаюсь я удаче. И действительно - угодил: мать сварила уху и он с удовольствием поел. И никто меня почему-то не ругал. Решил пойти на рыбалку и на следующий день. Серега и Венька со мною на этот раз не пошли: их не пустили родители, заставили месить навоз на кизяки. Просидел час на быстричке - хоть бы раз клюнуло! Пошел на небольшой деревянный мост и начал ловить с него, сидя под невысокими перилами. По мосту то и дело идут солдаты, громыхают солдаты, громыхают подводы, но мне везет - здесь берутся не только плотвички, но и красноперки, окуни. Река вниз по течению в этом месте не делает ни одной петли, километра два идет прямым руслом. Ото- рвавшись взглядом от поплавка, я вдруг замечаю, как вдали над самой рекой растут, приближаясь, три черные точки. И сразу же, после громогласного крика: «Воздух!» заметались, забегали солдаты по обоим берегам. Бегут они и по мосту. Один из них, ни слова не говоря, хватает меня за руку и тащит к берегу, а там толкает в неглубокую траншею и прыгает следом сам, пригибает мою голову. Теперь я отчетливо понимаю, что происходит. Три «мессера» делают резкий разворот и на бреющем полете заходят над траншеями. Слышны пулеметные очереди - длинные, короткие. Головы я не поднимаю и потому ничего не вижу. Только слы- шу - заходят еще раз и снова стреляют, стреляют, стреляют...Солдат наваливается на меня всей своей тяжестью. Он продолжа- ет давить своим телом и тогда, когда все стихает. Наконец мне удается выбраться из-под него, и я с ужасом замечаю, что он неподвижен. Его доброе, уже немолодое лицо с коротко подстриженными пшеничными усами мертвенно бледно. Он не дышит. Его гимнастерка в крови. Меня пронзает острое чувство непоправимой беды. Зову на помощь отряхивающихся от земли и пыли молодых солдат. Они тормошат моего спасителя, но все напрасно... У них я и узнал и до сих пор бережно храню в сердце имя человека, прикрывшего меня от фашистских пуль, пожертвовавшего своей жизнью во имя моего спасения: Его звали Степаном Григорьевичем Федорчуком. Был он родом с Украины, из Сумской области...