Бройде В. Крачка его двенадцати лет / В. Бройде // Книжное обозрение. – 2015. – № 1-2 (2403-2404). – С. 29.
Ах, если бы только это было возможно: самим выбирать себе детство – родителей, брата, может, даже сестру? И дом, в котором будет три этажа, большая комната с шикарной доской для дротиков и чистая светлая кухня, где зимой пахнет кофе. Но так не бывает: дорога только одна, и раздвоиться нельзя. А впрочем... если вы знаете Гэри Шмидта, если помните его славные «Битвы...», разгоравшиеся по средам, то, взяв в руки эту книгу, наверное, вскоре откажетесь от собственной убежденности в том, что два детства прожить невозможно.
Когда он рассказывал о Холлинге Вудвуде, вы как будто смотрели на Гамлета и Ромео, на Мирилл, сидящую за соседней партой, на Мартина Лютера Кинга и войну во Вьетнаме глазами этого мальчика. К тому же Шмидт говорил его голосом – и этот голос звучал так уверенно, так правдиво, что, казалось, он рассказывает о себе. А теперь, когда перед вами вторая часть задуманной им трилогии, вы полагаете, что узнаете о Холлинге что-то новое? Но вы ошибаетесь: никакого Холлинга, никакого Шекспира и никакого Нью-Йорка. На горизонте – «тупой» Мэрисвилл, в который, прижавшись носом к стеклу, переезжает Дуг Свитек, оставив Холлинга Вудвуда, машущего ему рукой, стоять на обочине. А вы? Разумеется, едете вместе с ним: потому что мир, который открывается впереди, принадлежит Дугу Свитеку, а Шмидт, как и в тот, первый раз, говорит от имени своего персонажа.
Нет, вы не можете его не помнить! Ведь это тот самый Дуг, чей список – «Как довести учителя до белого каления» – насчитывал 410 пунктов! Тот самый Дуг, чей старший брат издевался над каждым школьником – вроде Холлинга Вудвуда, и, по слухам, как-то раз провел в тюрьме целую ночь. Тот самый Дуг, который за всю свою жизнь не прочел ни одной книжки. Дуг Свитек – тощий лохматый мальчишка с татуировкой под майкой, на которого все махнули рукой. Есть только мама, которой не все равно, и какое счастье, что она есть, но хотелось бы... да, хотелось бы кого-то еще.
Только не верьте – ни книжному опыту, ни упрямому эго – если вдруг они скажут, что именно в этом и состоит ужас жизни. Потому что подлинный ужас жизни не в том, что всем – всё равно, а в том, что каждый по-своему прав. По крайней мере, так считал Ренуар. И Гэри Шмидт, рассказывающий сначала о Холлинге, а потом о Дуге, а потом о его старшем брате, а потом о жителях Мэрисвилла, взирающих на «этих Свитеков» с поджатыми губами, – да, он, без сомнения, с ним согласен. И плевать на директора Питти, сказавшего Дугу, что он никому – то есть совсем-совсем никому – в этой школе не нужен. Плевать... Всем... Кроме Дуга... Потому что... О господи, а вы представляете, что чувствуешь, когда слышишь такое? Должно быть, примерно то же, что чувствуешь, глядя на Полярную Крачку, нарисованную Одюбоном. Она падает в зеленое море: не летит, а именно падает. И это ужасно, невыносимо прекрасно, незабываемо, как... как улыбка той женщины, которую любишь больше всех в мире и которая больше не улыбается, потому что один ее сын на войне, другой вечно где-то шатается со своими дружками, а третий... третий страшно испуган и одинок, как Полярная Крачка. Дуг увидел ее совершенно случайно – просто прятался от жары и той странной девчонки, вот и зашел в этот сумрачный и прохладный зал на втором этаже Мэрисвилльской библиотеки, где хранились «Птицы Америки». А за окном, лениво расставив ноги, стоял знойный август.
Каждой главе в своей книге – каждому месяцу в жизни ее героя – Шмидт находит «ту самую» птицу. Точнее – подбирает одну из тех птиц, которых за полтора века до описываемых им событий нарисовал Джон Одюбон и ради которых из субботу в субботу Дут Свитек приходит в открытую лишь по субботам бесплатную публичную Мэрисвилльскую библиотеку: «Ну и что? Что с того? Я же не книжки там читал, ничего такого». А вас, должно быть, интересует, что, кроме чтения, еще можно делать в библиотеке? Ну... мистер Пауэлл – старый библиотекарь в очках на дурацкой цепочке – предложил «мистеру Свитеку» немного порисовать. Сначала Полярную Крачку – на нее ушел август, а затем – Тупиков, с их гигантскими клювами. И как же он, бедный, с ними намучился: особенно с тем, которого Одюбон погрузил в воду, – пришлось рисовать его лапку расплывчатой, «потому что художники – это на случай, если вы вдруг не знаете – не рисуют двухмерных картин».
И холодный мокрый декабрь (проживая который, чувствуешь себя, точно Снежная Цапля, подстерегаемая охотником с длинным ружьем), и февраль, когда дуют пронизывающие ветра (а Вилохвостые Качурки кружат над водой, сопротивляясь высоким волнам, чтоб подлететь друг к другу поближе), и апрель с мартом, и май, и июнь – каждый месяц, наполненный птичьими голосами и шумом их белых, серых и черных крыльев, – связывает вас с этим мальчиком. С тем самым мальчиком, который очень старается выйти из тени на середину картины. В то время как Шмидт – прямо как мистер Пауэлл, который учит его рисовать, – словно бы вам говорит: думайте, как художник, думайте обо всей картине разом, а не только о птицах, думайте обо всем, что окружает моего мальчишку – любого мальчишку, старика или женщину, – ради бога, не забывайте о том, чего вы не видите.
Шмидт Г. Пока нормально : Для ст. шк. возраста / Г. Шмидт ; пер. с англ. В. Бабкова ; ил. Д. Богдановой-Чанчиковой. – Москва : Розовый жираф, 2015. – 376 с. : ил.